В холодном фае астрального плана

Хромая ночь вбивает гвоздь
Венеры в ситцевый манеж,
что небо, брошенное сквозь
твою межрёберную брешь,

перемололо в серый смог
всю мякоть тела и слова –
как не рождённый эпилог
тоскливо меркнет бирюза,

соединив печальный взгляд
с чертой гниющих облаков.
Из глубины дорожных страд
в туннель пуховых рукавов

инертно движется к теплу
твоё безтельное ничто,
без покаяний наготу
сокрыть и литься, как вино,

в стеклянный череп на столе
к рукам незыблемых волхвов,
целуя губы их весне
от благодарности сынов.

Среди которых был и ты,
распутно веривший в рассвет
над головою темноты
с венцом из раненных планет.

Но впился розовый закат
клинком кровавым в горизонт,
и шлёт заблудший космонавт
сигналы бедствия на фронт,

где укрывается земля
ковром могильных верениц,
между которыми змея
вползла за полосы ресниц,

разбив поверженный хрусталь
прозрения былых глупцов –
как незаполненный Грааль
для благодарности отцов

ржавеет ангнецким лучом,
что лижет золотое дно,
да одиноким палачом
рассёк холодное окно,

глядящее в твою постель
лицом серебряной Луны,
на побеждённую метель
среди целованной весны

и на смиренность по утру
внутри многоэтажных гнёзд.
Так расползаются по шву
дивизионы стылых звёзд,

и в горло тянется смолой
давящий шорох немоты –
ты отдаёшь себя порой
в ногую жертву темноты.

Ты отдаёшь себя. И ночь
вбивает в ситцевый манеж
тебя, как воплощённость точь-
в-точь искалеченных надежд.