Рубрика: Образ мыслей

Сколько дорог пройдено, сколько улиц покинуто, и ты больше не ощущаешь себя в плену многоэтажных серых коробок. Твоё измерение не ограничивается городом, но город ограничивается измерением чужих и далёких тебе людей.
Утро, туман, ряды зданий, затмевающих собой горизонт.
Если бы тебе дали номер того, кто создал всё это, чтобы ты сказал ему? Спасибо, что я каждое утро живой?
Спасибо?

Здравствуйте!

Я помню, как вы говорили, что живёте короткими мечтами. То есть, как бы мне точно выразиться, от мечты до мечты. Это так необычно видеть человека, который способен всё больше и больше мечтать, отодвигая ненужные хлопоты на задний план. Я рад этому.
Ещё, вы знаете, у меня всё по прежнему странные заходы на “дурость”. Видимо, я так часто бываю похож на алкоголика, хотя, в принципе, не увлекаюсь спиртными напитками.
Наше окружение так часто видит в проявлениях счастливого человека что-то плохое и грязное. То есть то, на что решился бы исключительно нетрезвый или глубоко сумасшедший человек. Я не рад этому.
И зачем стыдиться явного проявления радости, когда нужно стыдиться скрытого проявления корысти и зла?

Жду ваш ответ, мой воображаемый друг…
Спокойной вам ночи.

Знаешь, когда Бог давал мне жизнь, он ни разу не спросил меня, а хочу ли я её. Мне даже трудно представить, чтобы я ответил ему тогда. Наверное, согласился бы, просто узнать, что значит жить, какого это чувствовать собственную оболочку и зависеть от неё, испытывать физические ощущения и пытаться найти их баланс с душой, и наконец – узнать, что такое быть, просто быть… Но он не спросил меня, как и всех остальных. И вот человек растёт, с каждым годом своей жизни всё глубже познаёт окружающий мир, восторгается им и разочаровывается в нём, и в итоге наступает момент, когда перед ним встаёт вопрос «Быть или не быть?», как в том монологе Гамлета. И самое обидное то, что этот вопрос задаёт человек себе сам. Бог не спросит у счастливого, когда будет отнимать у него жизнь: «А хочешь ли ты умереть?». Он также не станет спрашивать несчастных людей хотят ли они жить, и почему большинство из них боятся покончить собой лишь из-за страха перед Всевышним.

Я не хочу жить. И Бог это знает, но не спрашивает о моих желаниях. Моё сердце продолжает стучать, лёгкие наполняться воздухом, а жизнь плотно залегать в моём теле. И что я могу сказать о её значимости, важна ли она мне? Ответ очевиден – нет. Однако, жизнь порой преподносит счастливые минуты, которыми я продолжаю пользоваться. У меня есть ночь, пустой город и небо в россыпи звёзд, вкус любимого чая с лимоном, балкон с чудесным видом, и свобода. Всё это меркнет, когда ты несчастлив, но всё же это есть. Жизнь мне не даёт главного – счастья, но она подарила мне плоды, которые играют хоть какую-то роль в моём существовании. А значит я не смею утверждать, что её значимость исчерпала себя до конца до тех пор, пока не отрекусь от положительных сторон своей жизни, и тех что были, и те что есть. Это похоже на иронию – мне важно то, чего я не хочу, а точнее мне важна лишь часть всего этого.

Меня зовут Апрель. Нет, меня назвали не в честь весеннего месяца, просто моим родителям нравилось это имя. Оно и мне нравится, и всем остальным, и тебе, наверное, нравится тоже. Моя семья многодетная, мои родители живут бедно, и им с трудом удаётся содержать двенадцать детей. Я так же, как и все дети мечтаю об изобилии игрушек в своей крохотной спальне, где ютятся остальные братья, и они тоже мечтают. Наша комната хранит миллионы мечтаний.

И всё же у меня нет игрушек, так же, как и у Мая, Июня, Июля, ни у кого здесь нет их. На Новый Год родителям хватает денег лишь на двенадцать листов бумаги и двенадцать карандашей, каждому по одному комплекту.

Мы все работаем, круглый год помогаем родителям по дому без устали и сна. Я ни разу в жизни не спал, и они все не спали – на это нет времени. И лишь раз в году наступает отдых. Мой отпуск начинается вслед за отпуском Марта ровно на один месяц. И в этот момент я начинаю играть. Беру свой лист бумаги и карандаш, погружаясь в мир бесконечных фантазий.

Мой почерк и почерк моих братьев настолько мелкий, что ни один человеческий микроскоп не сможет увеличить его до минимального виденья. Мой карандаш и карандаш моих братьев настолько экономичный, что все человеческие книги этого мира можно переписать им.

Каждый день своего отпуска я пишу истории на белом листе. Они безумны, они сказочно красивы или безмерно уродливы, они заставляют плакать от безысходности или смеяться от счастья, они фальшивы в каждом слове и действии или пронзительно настоящие, неподвластные сомнениям и лжи, они длинные или короткие, по-детски добрые или неописуемо страшные, они ностальгируют или режут лезвием по старым ранам. И у каждого из моих братьев такие истории.

Некоторые из них ты видел, но возможно, уже не помнишь о них. Или помнишь, но больше не хочешь их видеть, а может наоборот. И очень скоро тебе вновь предстоит узнать, что мы подготовили для тебя на своих белоснежных листах. Но пока что это огромный секрет.

Меня зовут Апрель. Нет, меня назвали не в честь весеннего месяца, просто моим родителям нравилось это имя. Я мечтаю стать сценаристом и режиссером кино. Снимать миллионы не похожих друг на друга фильмов. Но я ещё слишком мал, и пока что учусь этому ремеслу, как и остальные мои одиннадцать братьев. И только один месяц в году у меня появляется возможность пополнять свои навыки. Я беру лист бумаги и начинаю писать новые и новые сценарии.

А ещё мы с братьями заводим черновики, которые заимствуем у миллиардов земных существ без их спроса – черновики ваших сознаний. Туда мы переписываем некоторые истории со своих белоснежных листов. До тех пор, пока не научимся снимать настоящие шедевры.

Скажи, ты видел сценаристов снов? И не увидишь, ведь мы не добиваемся почёта и славы, нам просто хочется научиться снимать кино через миллионы-миллионы лет, когда мы вырастим. И только тогда люди перестанут видеть сны. И только тогда.

Я обожаю одиночество, чужое и своё… К одиноким людям у меня особое отношение, они для меня уникальны, плевать на всё… на то, что это глупо. Одинокие для меня, как наркотик, загадка их погружения в себя, границы собственной свободы, возможно отсутствие этих границ. Я люблю несчастных, для меня они больше остальных, гораздо больше… Счастье не даёт поводов размышлять над каждой идиотской мелочью, собирать подетально, по крупицам адекватную и объективную картину всего, всего, всего… Счастье не искажает видимость окружения, а за искажением следует новые и новые открытия… Да, я всегда буду думать, что счастливые не чувствуют настолько тонко, как могут чувствовать несчастные… Гении были несчастны, я люблю гениев – таких разных, непохожих, странных, безумных… Я бы не был собой, если за каждой моей прожитой минутой следовало счастье…

– Эти рамы скрипят от ветра. Каждое утро он блуждает по пустым дорогам, находит бетонные замки, скудно преобразившиеся в панельные дома, и стучится в окна, просит открыть их…
– Что за бред ты говоришь?
– Но разве ты не спросишь зачем он просит открыть эти окна?
– Конечно же, продолжай уходить от ответа, давай же.
– Он безнадёжно просит замёрших горожан пустить его внутрь, дать согреться хоть на минутку, и снова отправиться в путь. И мне так надоел этот скрип деревянных рам, что я не выдержал и ранним утром открыл свои окна, невзирая на позднюю осень. Город просыпался на глазах, словно по команде, вместе с солнечным светом. Я не ждал ни секунды и покинул свой дом.

Люди мерцали в глазах – сотни фигур с неподкупным шармом, забитые головы сценарием будних дней и каждый из них, словно сфера, до краёв забитая мечтами. Такими непохожими друг на друга мечтами. Ветер тоже покинул мой дом, разбрасывать рыжие листья…

Я стоял у дороги. Машины сбивали мою тень…

Асфальт обжигал ступни ног. Казалось, что день некое подобие ада, где медленно сгорает душа в вечном ожидании долгожданной смерти и царства небытия. Но это лишь подобие, и на кону изнеможённая плоть вместо души. Один на один с солнцем и дымящейся лентой дорожного полотна, уходящего за ровную линию горизонта. Вся мирская суета, которая ранее вставала на передний план ритма жизни, обесценилась в один миг. Что стоит жизнь, когда главные ценности Её Величества сгорели дотла? Она не стоит ничего…