Вереницею дней, да что уж, туманною стаей
Тянет в поры солей дно морское. Без вод.
Что сгорает в жаре холодящего мая –
Что сгорает в жаре холодящего. Вот
Был однажды старик, был однажды зачем-то,
И любил он жену, но всё боле – вино.
Но всё боле вина – опоясанный лентой
Небосвода мирок. Без упрямого «но»…
Но живучее “но”, но живучее к горю –
Так случилось однажды. Увы, но отнюдь,
Без случайного “но” неслучайное море
Не наполнится водами. Прям где-нибудь
Был однажды старик, был однажды. Не знаю
Для чего ненароком и по чьей же вине?
Но понятно одно – жизнь случайна. Любая
Жизнь случайна. А значит – бесценна вдвойне.
Ни то пёс, ни то кто-то в густом,
как мёд, одиночестве
лижет руки распустившейся вам, чей-то дочери,
да кличет по отчеству вас:
«Удаляйтесь с глаз,
моих глаз, вон, вон, вон, не истомной, замученной! Но клён,
только клён,
послушайте, клён оставляйте перед уходом
с каждым не упомянутым
случаем
вновь за собой семенем
на животе наших обетованных земель
втянутом.
Пусть родятся пару деревьев
строем обманутым лишь,
или леса, леса, да леса
парадом лишь, маршем лишь — как угодно.
Вера — самая серая мышь и
в киселе болотном вдруг захлебнётся бессрочно,
но для
нашей слабости,
нет, моей слабости.
Чтоб в презрительной старости так предательски
в ваши чужие края
мне не дали ни троп, ни дороги
и запутали взгляд мой и ноги
эти гордые клёны,
эти гадкие клёны,
эти верные клёны
эти клёны,
Пахнет одиночеством чай
из твоей прохожей прихожей.
Пахнет апрелем май, июнем, и мартом. О, Боже,
и всё-таки,
я обесточен, как аппарат со «страхопротечками» из ненатуральной кожи
в век цифровых технологий,
где дети, дети не гладят уличных кошек
и не льют не горькие слёзы от маленьких, но масштабных утрат –
так любовь наугад,
так смерть наугад иногда выбирает нас.
Но, знаешь, сейчас
пахнет одиночеством чай, вечереет печаль и планета вновь заболела ветрянкой
с сыпью оконных лучей,
что не ведают сон-
Бог наш влюблён,
он снова влюблён,
и южный циклон всех обойдёт стороной,
и болезни,
и войны
так верится. Впрочем
неважно,
ведь я обесточен, как аппарат «со страхопротечками»
очень,
и ливни коснутся моей головы,
но твой скачущей почерк
чернилами той,
что вновь кровоточит,
Луны
мне пришлёт сообщение вдруг:
как наконец-то из твоей прохожей прихожей
пахнет умиротворением чай,
спит младенцем печаль,
оттого её сон стал дороже, чем все предыдущие сны.
Не откланяйся и ты
от спасений и курса
заводить до весны
свой будильник, до пульса,
и дважды
верь дважды, что Бог снова влюблён, он снова влюблён,
только мне не проснуться,
но это совершенно
неважно,
Ну хватай же, хватай весь чужой свет за кило и кило и кило метрами, поглощай его жадными лёгкими вместе с песком трасс,
рви его инакомыслящие храмы стрелами глаз на конфетти, и прячь, прячь, прячь за пазухой, ускорив навстречу ландшафты
себе, чтоб чувствовать зимние иглы на нижней губе в трещинах с металлическим привкусом крови, чтоб верить так слепо, так глупо в жизнь, что не жизнь без боли, и вернуться ко мне магнитною тягой, чтоб склеить украденный мир, как бумагу, которая нас завернёт, таких хилых, да гиблых фигур, вошьётся вечным пятном ко взору, как контактная линза сменившая серый в узоры
небесных огней. А пока я люблю тебя, эй, человек, скачущий, как шкварка на пылающей сковороде непонятных иллюзий, раздели со мной свет несовершенных лучей и спасибо тебе, что ты есть и зачем-то будешь.
…и несут по горбатым волнам
наши души мазутные воды
в унисон, как в гранённый стакан,
где в кофейной ночи космолёты
кружат над моей головой, кружат и кружат, как вихрь
в бесперебойной цикличности в роли венца, что сжимает череп с давлением недосягаемости,
не посадки к ногам и не спущенным трапом.
Остаётся лишь петь и скорбеть по утратам
элементов себя
таких, увы, не в пульсации больше и сползающих, как чешуя
вниз по коже.
Разбуди меня, разбуди,
ото сна, что словно трясина
тащит в свой жидкий покров мой не покой по крупицам, по атомам,
наматывает на бигуди
по плечо мои руки,
Дай мне возможность скитаться по времени –
в предыдущее или в трёхтысячном энном году, где лидер эпохи затмения
успешно клонирует души, сотворит революцию в области любой скоротечности –
мир ждёт удлинение вечности,
мир ждёт удлинение вечности.
Но мне в прошлое бы
ото сна, ото сна, ото сна – до точки начала,
когда есть и весна,
что кладёт одеяло на детское тело моё. Или ближе — к тебе, в миг бессонной эпохи, где плавились на рукаве мои вены-дороги
в застенках панельного маяка. Обращалась тогда река в снежные комья,
и шептали тогда уста клятвы, не помня
своих предыдущих имён.
Знаешь, я тогда был пленён, но от этого воля
текла из окна, как водой из стеклянного глаза, чтоб застыв, совместить берега
в одинокую сферу алмаза,
как символ твоей-моей неделимости в картонной обёртке
и на самой высокой полке в шкафу.
Разбуди, разбуди, я прошу
от контрафактной реальности из Поднебесной –
по пустым коридорам разграбленной бездны водит меня за руку сон,
и рисует фломастером алым круги под глазами моими, а на шее — пунктир,
заключив: «Добро пожаловать в мир», но добро не пожалует в мир,
ведь однажды и где-то в кофейной ночи
над моей головой в хороводах,
потянув к небесам световые лучи,
вдруг сгорели тела космолётов…
Я не в себе, но всё ещё в системе
Что Солнечной зовётся наугад,
Где вместо Солнца со мной в теплообмене
Мерцает лампочка на восемьдесят ватт.
———————————————————-—
Ты просишь у огня, что не дано –
Воспламенить наш мост пожаром,
Протянутым от меня до
Твоей блокады, но не даром
Я – человек, затянутый в озноб,
Могу рукой, что в трещинах эмали
Зажечь лишь кончик сигареты об
Огонь нихрома плиточной спирали.
Во мне нет ничего по сути
Из волшебства. Но полон болью,
Меж рубежей и на распутье
Стою, запачканный любовью.
Сползая с губ по рукавам,
Твои слова в кислотной драме
Откажут мне, но не «богам»,
Живущим в городском романе.
А «боги» здесь в чинах господ,
Как ангелы, что метят в панки,
Заветы чьи вдоль через рот
Текут в нутро консервной банки,
Которую пинают сапоги детей
На поле минном, и забьют в ворота,
Ведущих по конвейеру степей
В мусоропровод небосвода.
Я не в чинах, лишь баловством
Зовусь товарищем, и в шутку
Готовый мир асфальтным швом
Делить в салоне маршрутки.
И всё, закончим с этим и со мной,
Как в стыке февраля и мая.
Ты просишь птиц, но за спиной
Лишь трупы их пернатой стаи.
И как финал – мой хрупкий дом
На город валится с размаху,
Где бьют по телу не ремнём,
А хуже – офицерской бляхой.
———————————————————-—
Ты рассыпаешься в дырявые карманы
Твоих богов. А я лишь видеть рад
Сквозь океан моей чугунной ванны,
Как гаснет лампочка на восемьдесят ватт.
Где-то на другой траектории неприметной вариации жизни,
как в представлении разумного маятника – милосердие порождает порок,
а метафорический бог
смотрит в глазок двери с лицевой стороны и видит,
как ты выпиваешь тримипрамин, просишь шорох стать шумом ядерных взрывов,
чтоб разбудить убиенного Авеля,
но не мести ради,
не мести.
Не вмести, но рядом –
рук кисть о кисть шагают по натоптанной, но всё равно, как наждачной поверхности, тротуара
двое
в сторону зацементированной ниши
когда-то моря,
наблюдать за свершением библиотечных пророчеств и не давать друг другу пустых обещаний быть рядом,
стать подобным единству и двигать литосферные плиты
взглядом
под плёнкой гниющей, как мокрые листья, раны.
Только истина – некий синоним обмана.
А ты – незначительное вытекающее из максимальных таких обстоятельств,
вроде капли из крана,
что посреди израненных полупустынь Сомали –
и зреют, как слабые почки деревьев, вопросы: много ли ты?
мало ли ты? –
относительно жизни и гибели.
Упираясь куполом черепа в холодность потолочной плиты,
как в гидросферу,
сточив остроту рефлекторного страха любой высоты и страшнее – падений,
измеришь, как школьной линейкой,
радиус сферы очередной вариации жизни, и получишь прежние цифры. Это значит величина окруженья тебя, как оси, постоянна –
Ад пленится в тебе, рай пленится в тебе,
и в тебе погибают касатки, созревает репейник и тлеют окурки от сигарет,
а рука глобального самообмана вяжет в узлы
хвостовые части комет
и качает твою колыбель, что под ногами земля.
И в итоге есть ты –
некто посреди комнаты, зашторенной полночью, ветром,
в цикличном опознании себя,
как промежуток с расфокусиркой мира, где-то
от ярких вспышек жизни света,
до чёрных дыр небытия…