Рубрика: Стихи

Выбраться наружу хотят корни…

Выбраться наружу хотят корни,
за пределы неба асфальтного – во вселенную, что кнутом переменных ветров изранена, но хранит свои медные звёзды в объятиях матери,

Застилает раны свои белою скатертью. Значит январь.

Значит январь. И тебя вроде нет, если верить учёным. Но зачем, но зачем тогда голоса наши заполняют эфиры рекламными паузами.
Без повторений.
С исходом смертельным.

И,
знаешь, наши краткие-краткие вспышки разделены на
недели, недели, недели,

где в каждой ты будешь своё незнакомое имя тоской обличать, помня о прошлом, которого не было.
Которого вовсе и не было,
лишь блокада груди, до краёв незаполненной воздухом.

И куда ты летишь телом небесным, во вселенной, за пределами неба асфальтного?
За пределы неба бездушного?
Ко вселенной чужой, где подобный январь уже тысячи лет не видел рассвета.

Выбираться наружу или просто исчезнуть?
Выбираться наружу или просто исчезнуть?

Спасаться. Я знаю, спасаться. Все горизонты твои над головою твоей, над пустотою твоей тянут спасаться. Но не спастись.

Уже не спастись –

все взлетевшие падают вниз, все сбежавшие падают вниз…

звездопадами.

Эспрессо, экспрессы, эксцессы и осень…

Эспрессо, экспрессы, эксцессы и осень. И осень. Слышишь, и осень…
устилала венками рыжими-рыжими белые-белые полосы дорог твоих, возле ног твоих и теней твоих солнечных. Призрачных. Призрачных? И в руках твоих были алые яблоки.
Без вопросительных. Без вопросительных, ты хотел жить. Шагать тротуарами, дышать переулками – полями бежать и вдыхать океанами
синими. Океанами мудрыми. И я знаю, все-все лабиринты на ладонях твоих вели прямо к ним.

Мир красив и страшен безумием, мир красив и страшен забвением.
И это прекрасно.

Это прекрасно,
когда ноги твои двигают целую сферу в свитере и лёгком пальто, через полосы дорог твоих, не услышав, как кричат, как гудят сигналы машин. И теперь ты лежишь на асфальте с венками рыжими-рыжими, и разбросаны рядом алые яблоки, что поднимут чужие ладони и просто уйдут…
Шагать тротуарами, дышать переулками – полями бежать и вдыхать океанами
синими. Океанами мудрыми.
Жить.
Они хотят жить.

Месяц носит синие линзы…

Часы в Темпл Мидс говорят неправду на двадцать бесценных секунд,
календари в твоей коммунальной крепости врут, как и мир, врут
на пару веков назад от тех, кто спешит, ноги вымотав в засохшую кровь,
истощив нутро горьким песком.
К чёрту их.
Двигай бури упёртым, шлифованным временем, лбом и дороги-пути дели поперёк.
И звёзды видны…,
А звёзды видны над небом счастливых, над твоим – козырёк.

Ну и пусть.

Каждый день, как засохший слоённый пирог. Впрочем, и каждая ночь.
Слой – ты, зонт из дождя, опоздавший, опустевший трамвай,
слой – полночь, шуршание стен цвета миндаль.

Кстати, месяц носит синие линзы.
Кстати, серые линзы носит печаль.

Ну и пусть.

Спрятав за стенами грусть,
не забывай:
Пульс не ждёт опоздавших, хоть ты и молод, но без половины столетия стар,
Люди топчут ногами плоскость планеты, – под твоими ногами крутится шар.

Мы пьяные духом, храбрые сердцем…

Мы пьяные духом, храбрые сердцем, бежали, бежали, бежали
и рвали руками ветер, встречали грудями штыки, чтоб кровью поить эту землю и пальцами гладить песок.

Помнишь, как жило и пело наше «вчера», как фразы твои дырявили правый висок
моей головы?
Как молчание твоё окунало мои плечи в огонь?

Дряхлая осень застыла в наших сосудах свинцом, что тянет ко дну двадцатиэтажного рая,
двадцатиэтажного ада.
Меня одного.

Знай, я ненавижу финалы.
Пока наши глаза принимали солёные ванны, я увидел за решётками твоих мокрых ресниц, как цветут и умирают герберы,
как их топчут подошвами все твои копии, неудачные, удачные копии.
Всё-равно я пойду за тобой, побегу за тобой.

Всё-равно.

Тысячу взглядов назад

Разумеется, тысячу взглядов назад в нашей прихожей закончился август.
Осень. Пожелтел старый кактус
в углу на журнальном столе.
А недавно в Памплоне тысячи душ готовили красные ткани, над ними Плутон мечтал становиться больше,
мы хотели касаться руками зелёных волос бледно-синего моря. Я и мой придуманный сон.

Разумеется, за нашей прихожей исчезли взлётные полосы,
Чтоб, не подав, уставшего голоса
мы могли с высоты наблюдать жёлтые линии чёрного города.
А недавно в Памплоне тысячи душ собирали парады, над ними Плутон мечтал становиться
больше,
мы хотели жизнь разделить на себя и случайных прохожих. Я и мой придуманный сон.

Разумеется, наша прихожая спит под звуки белого шума,
И мы вместе с ней – глупые, наверное, глупые люди,
которым не дано было знать, что в последнем вагоне экспресса обретает начало свобода.
А недавно в Памплоне на тысячи душ сокрушалась погода, над ними Плутон мечтал становиться больше,
мы хотели объятия времени чувствовать кожей. Я и мой придуманный сон.

Разумеется, нашей прихожей нет.
Её потускневший цвет лишь пятно на зрачке иллюзий,
что развеется, разделится в пыль, как память о тех, кого вовсе и не было.
А недавно в Памплоне тысячи душ засыпали, укрытые вечером, над ними Плутон мечтал становиться
больше,
как жаль, что наши тысячи взглядов продлились ни минутою дольше. Я и мой придуманный сон.

В девятьсот тридцати пяти минутах…

В девятьсот тридцати пяти минутах неуверенным шагом
на замёрзший тоскою Север от моего дома следуют стены, за которыми небо контрастом уходит в пламенно-красный,
в пламенно-грозный.
И от роз под ногами следуют звёзды, упавшие звёзды,
сгнившие звёзды.

А там своры людей на повозке тащат тени свои, а на теле их платья, белоснежные платья, что с изнанки запачканы
плотью.
И не видеть им лиц своих.
И не знать им имён своих.

Кто их отец? У кого они просят пощады? За кого же колени их стёрты?

Кто поёт по живым панихиды
и кто молит за здравие мёртвых?

Я готов его сердца коснуться клинком.
Только мне незнакомо, где находится сердце.

Покажите мне, где находится сердце.
Покажите мне, где находится сердце.

Пусть клинок мой из старого клёна, пусть глаза мои в мутном стекле.

Покажите мне, где находится сердце.
Покажите мне, где находится сердце.
Его и моё.

Расскажи о своём сокровенном

Из окна твоего не видать город, из окна твоего не видать горы, лишь ветра валят старые кроны. Расскажи о своём сокровенном, только я тебя не услышу, лишь закрою глаза и стану смотреть,
как ты ставишь в пруду донный невод, и как падаешь сам в сети неба.

И я чувствую, что мы – бремя вечности.

От пункта «А» моего уходящего,
До пункта «Б» твоей бесконечности
Исчезают дороги разорванной нитью.

От чего, от чего в мире огромном, тебя тянет ходить по пути Млечному?
Может здесь больше не осталось тебя?

Только краткий фрагмент января, где ты плавишь руками снежинки и запястьями чувствуешь жизнь – всё вокруг проносится словом, и всё вокруг проносится взглядом. Но ты здесь и сейчас.

Здесь и сейчас.

На холодном поле Вселенной

Мир превращается в семя, что посеяно
на холодном поле Вселенной.
И взрастут на нём дивные клёны,
и вспорхнут над ним гордые птицы,
неразборчиво путаясь в звёзды…

Знаешь, всё как-то нелепо. Ты сидишь на крыше пустого вагона, смотришь на небо и думаешь: «Ведь мы здесь совсем не случайно,
за границами нашего света
кто-то слышит наши легенды
и смеётся, смеётся, смеётся…
А я здесь, такой одинокий, напеваю эхо окраин, по вечерам зажигаю тусклые лампы и касаюсь рукой шершавой стены, за которой такие, как мы
иначе воспринимают мир».

Для тебя он красив и печален…

Для тебя он красив и печален,
будто сшиты наряды его
из полотен далёкого детства,
где немеет твой маленький город,
и в домах выключен свет.
А ты смотришь на мудрые свечи,
и как будто горишь вместе с ними…

От чего так дрожат их огни?
им сейчас, наверное, страшно,
что они очень скоро погаснут
и оставят вокруг темноту…

На холодном поле Вселенной не взрастают дивные клёны, не порхают гордые птицы, лишь одни потухшие свечи…
так покорно о чём-то молчат.

Бирюзовое небо

Я бы ласковым эхом будил это солнце, только утро моё от чего то стиснуло зубы. По-детски громко топчу подъездные лестницы, хлопаю дверью, щуру глаза от белого, ясного снега. Самолёты режут на куски своими полосами бирюзовое небо.

Боже, бирюзовое небо.

Дайте мне напиться безжизненным светом.

Дайте мне захлебнуться безжизненным светом.

Я, честное слово, знаю куда уплывают последние блики детства – за холмы, за холмы наших странных потерь. Отпустите меня в его далёкое царство – разбудите меня ото сна. Я проснусь и не буду более прежним, всё вокруг никогда не будет более прежним. И не будет солнце светить сквозь чёрные-чёрные линзы и затянутся раны на небе от самолётных полос.

Только дайте мне…

Герои, позабытые временем

На проводах путей троллейбусных, истязая своё тело разрядами, город мой играет лирику. Девятиэтажные корабли выключают искусственный свет и примыкают к серому берегу. Расскажите о нас историю, о героях, позабытых временем. Передайте наши голоса по радио, разукрасьте свои тетради нашим небрежным почерком.

Пока мы держимся здесь.

Мы же делим с вами общую порцию воздуха, видим схожие сны и стираем свои потемневшие души.

Под струёй солёного душа.

Но что вам до нас? Кто из вашего мира станет вспарывать нити трагедий? И не знать головам вашим, что где-то вдали за синими водами существуем и мы –

Герои, позабытые временем,
Что толкают колесо вечности…