Рубрика: Стихи

Нам казалось, за настоящим не следуют титры,
мы застынем фотообоями на стене,
сохраним неподдельность цветов,
будто узоры глаз.

*

Неживые, наверное, смотрят на нас –
и, наверно, думают,
что мы неживые.

А мы – тяжелы, тяжелы, тяжелы –
наполнены до краёв,
что плещется через рот пульс.

Продавливаем позвонки мира,
и знаем, что грусть –
это, когда в окнах квартир
космоса чёрные дыры.

Нам казалось, что всё вокруг – степь,
а за горизонтами сразу следуют страны.
И каждое море опасно,
ведь,
это планеты рваные раны.

Мы знали, что дом – словно верный пёс,
не сдвинется,
вытерпит метеоритный град.
И будто его заложенный нос
никогда не почувствует запах утрат.

Мы бежали, как время, покидая двор
в лабиринты какой-то чужой “недостройки” –
и почему-то тускнел узор,
когда обновились наши настройки.

*

Нам казалось, нас всегда будут кормить жизнью из ложки,
гладить по голове
и приговаривать множество лет –
ты подрасти немножко, мир станет больше.
Обязательно больше.

Но нет.

Солнце кровью из рваных дёсен
Замарало вечерний закат.
Я один. Лишь холодная осень
Подо мной. А Вселенная – над.

И в доспехах бетонной коробки
Я закрылся панельным щитом –
Сдохло небо. И неба осколки
Рассыпаются в город дождём.

За щитом моим сопли, истерики,
Многоточие съеденных фраз.
Человек – это драма по телеку
С кинескопами в области глаз.

Я один. В искривлении времени
Ночь длинней. Потому колыбель
Не качается в сонном забвении,
А таранит подъездную дверь.

Чтоб бежать под винтовками улицы,
Под прицелами от фонарей
Без щита. Только город сутулится –
Ниже город, и город слабей.

Значит дальше, промзонами вечности –
В отдалении ближе восход.
Я один. Автотрассами млечности
Ухожу. Без прощания. Вот.

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,
необъятности и страны,
безграничности и грани,
откровения и брани,

реки,
реки

прям под веки
просто льются, льются, льются.

Я молчу, чтоб не проснуться,
зная, как

*

в области стыка двух противоположностей,
вроде тяжести воздуха и эзотерической сложности

(что давление всей высоты от точки земной коры,
до подбородка
того,
кто смотрит вниз, в вечность световых лет
прям на нас) 

живёт человек, что в анфас
соприкасается с движущейся голограммой жизни, ловит теменем град – белоснежную вишню с древа фабричной трубы,
клеит скотчем миры, из которых леденящей струёй вытекает тепло
в области дыр, 
где становится хрупким, словно стекло, замёрзший Таймыр
в колыбели когда-то любви.

И поёт человек не без доли вины обо всём, что говорит за слёзы, 
говорит за верность,
говорит за после, столь огромное после, и столь встречное после

всех дней, 
всех наложенных дней друг на друга, 
на друга,
и снова – на друга. Оттого только смерть идёт по касательной круга,
где в точке соприкосновения – жизнь,

и война, 
что осколки посуды 
на кухне, где не случилась однажды весна.

И летит человек над натянутым тросом пути, 
где когда-то он шёл, соизмерив шаги с формой полёта – это ход по инерции после завода
своего механизма 
в груди.

*

Так устроены мы: вся ирония тянется вниз от небесных столбов до глубин,
всё как блудная истина ходит по языкам,
выжигает сердца –

людей множество, но
человек всё-равно
один

от начала и до своего конца.

*

Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,
безразличие и планы,
исцеления и раны,
линчевание, фанфары,

реки,
реки

прям под веки
просто льются, льются, льются. 

По тропам отцов между рек, между гор
за шиворот мира
во двор
ноги мои теперь не пойдут, не пойдут. Ах, сколько любви пропадает зазря –

трётся грудью заря о лезвие плоской земли,
не рождённые дети мои

не поднимут меня,
не положат меня,
не накроют меня.

Так жаль, что с кем-нибудь зря
(или не зря?) не повторится типичный момент –
как где-то однажды и будто цемент 
застыл человек, всмотревшись в глаза 

человека. 

И с опытом века, и с ужасом века уста не промолвят «История вновь начинается здесь»… –
кончаются письма,
признания фильмов, запахи, весь
промежуток волшебной эпохи. 

И только пороги, через которые боги,
возможно, двигались к нам
останутся их разделять 

с пустотой. 

А последний живой не выключит свет коптящего Солнца,
не закроет дверь в холодной пустыне Земли,
и не взглянет, как бронза
из проснувшихся окон умеет топить ледники –

Ты знаешь, так грустно, что на матовой коже
панельной горы
никто не увидит нашу вечную надпись – 

«вот здесь закончились мы».

Так вышло, что мы – одуванчики, будто –
Из щербинки домов наши головы ветер
Разнесёт по канавам. И сорванным звуком
Остановится мир на гнилом табурете.

Да посыплется соль по щекам очевидцев
Прерывания драм в электронные зёрна
Снежного-белого шума. И жёлтые спицы
Металлических звёзд продырявят чёрный

И мерцающий фон бесконечного неба,
Что прибито гвоздями из радио вышек
К одинокой земле, для которой безмерно
Отслоившийся космос становится выше.

………………………………….

Где вонзается в даль, словно швейной иголкой,
Тепловоз, пропуская железные нити –
Мы проснёмся в купе на застеленной полке,
Словно нас воскресили у края событий.

Мы сбежим от границы цветов и бетона
Застилать покрывалом холодные степи –
Так ложится зима на людей, что покорно
Не продолжили мир на гнилом табурете.

Хмурый облик утра, соревнуясь на скорость
С моим светом в окне, тащит в небо рассвет –
Я зачем-то люблю эту мёртвую пропасть,
Где нет влюбчивых глаз и ограбленных нет.

Пьяный друг под окном неминуемой бранью
Осыпает на мир все проклятья. Тогда
Я вдруг понял, что мы все немного за гранью
И к несчастью, увы, мы там были всегда.

Потому не делю этот мир на хороших,
И на тех, кто не смог уподобиться им –
Там где есть хоть один нехороший прохожий,
Каждый встречный ему станет тоже плохим.

Я так сильно люблю эту мёртвую пропасть,
Что готов проглотить три десятка камней –
Как летит стрекоза, обломившая лопасть,
С ускорением вниз, чтоб я близился к ней.

И огни до утра в наших окнах – к потери,
Хоть сильнее закат будоражит покой –
Две любые полярности так соизмерить
Я, пожалуй, могу, но лишь кроме одной –

Глубину каждой пропасти – силу порыва
Наших ломанных душ к их холодному дну,
И чем больше я знаю о крайностях мира,
Тем уже всё равно на вопрос «почему?».

Если в ливень придут все ответы в негодность,
Кто над нами тогда приподнимет зонты?
Ты лишь спросишь зачем я люблю эту пропасть,
Никогда не узнав, что она – это ты.

Я не знаю, как мне рассказать тебе,
Что земля оболочкой из осени
Кроет сердце своё обречённое,
До любви и объятия следующих,

Что придут ни с востока, ни с севера,
Лишь оттуда – с грядущего времени
Столь однажды сквозь много веков.

Я не знаю, как мне рассказать тебе,
Что боюсь расползтись элементами
Из любви и презрения к вечности
На пробелы в сознании тех,

Кто останется жить и надеяться
На подъём фонаря-полумесяца
Выше, выше бездонных голов.

Я не знаю, как мне рассказать тебе,
Что сплетение рук – это временно,
От того, что мы, всё-таки, прочерки,
Что сотрутся на теле пустот.

Потому созерцания дальностей,
Где мы прах от начала до крайностей,
Не имеет ни смысла, ни мудрости.

Как финал – это драма.
И вот:

Я не знаю, как мне рассказать тебе,
Что вся жизнь наша в чём-то трагедия,
От улыбки ребёнком до старости,
Где лишь ужас – не встретить рассвет.

Потому как же мне рассказать тебе,
О рассветах, о песнях, о космосе,
О дождях, о метелях и глобусе,
И о том, что тебя уже нет?…

Между ритмами дней я целую проспекты
И ловлю снегопады своей головой –
До рождения вновь остаются моменты,
Остаются моменты до встречи с тобой.

Я запрячусь в бетон мимолётной «хрущёвки»,
Сплавлюсь в крышку колодца или мячом,
Что ударится грыжей о чьи-то кроссовки
Стану всё-таки. Тем, кто поддержит плечом

Необъятность пространства и робкую точку,
Отдалённого спутника чей-то «земли»,
Буду тоже. И тот, что вонзает заточку
В брюхо прожитой гибели (значит, любви) –

Это я. Просто я, обезличенный повод
Не рождаться и быть между ритмами дней
Не рождённым глупцом и поэтому скоро
Я не стану безжизненным телом сильней,

Чем до встречи с тобой. Остаются моменты
Лишь до встречи. И я, стало быть, не герой –
Стану кем-то ещё, чтоб продлить километры,
И часы, и преграды до встречи с тобой.

смех, как обод без спиц, искривлённой волною вдоль
моих верных дорог, будто катится в жерло заката
вдруг погашенной лампы за окном моим – в ноль:
ноль часов не смеются, а плачут. ребята,

будто вам бы не знать, как же там, где ядро,
эх, земли, словно пушечный выстрел корвета
во вселенскую даль, в жестяное ведро,
что в руках не создателя, а человека,

бьётся-бьётся о стенки, калечится в такт
вашим возгласам о нераскаянном горе
в исхудавшей степи, где несут на руках
миллионы людей убиенное море…

будто вам бы не знать отчего тишина
выползает из губ не озвученным словом
непременно любить. вот и меркнет луна
оттого, что клюёт её олово ворон

недолюбленный нами, не знающий век
тёплых песен, увы, в своё оправдание –
очевидно понятно – любить человек
иногда не готов, потому что страданья,

линчевание думами, хаос, конвой
за плечами и копьями в шею. а вроде
по иронии дней если всё-же живой,
то к печали не значит ещё, что свободен…