Метка: Мелодекламация

…и несут по горбатым волнам
наши души мазутные воды
в унисон, как в гранённый стакан,
где в кофейной ночи космолёты

кружат над моей головой, кружат и кружат, как вихрь
в бесперебойной цикличности в роли венца, что сжимает череп с давлением недосягаемости,
не посадки к ногам и не спущенным трапом.

Остаётся лишь петь и скорбеть по утратам
элементов себя
таких, увы, не в пульсации больше и сползающих, как чешуя

вниз по коже.

Разбуди меня, разбуди,
ото сна, что словно трясина
тащит в свой жидкий покров мой не покой по крупицам, по атомам,
наматывает на бигуди
по плечо мои руки,

Дай мне возможность скитаться по времени –
в предыдущее или в трёхтысячном энном году, где лидер эпохи затмения
успешно клонирует души, сотворит революцию в области любой скоротечности –

мир ждёт удлинение вечности,
мир ждёт удлинение вечности.

Но мне в прошлое бы
ото сна, ото сна, ото сна – до точки начала,
когда есть и весна,
что кладёт одеяло на детское тело моё. Или ближе — к тебе, в миг бессонной эпохи, где плавились на рукаве мои вены-дороги
в застенках панельного маяка. Обращалась тогда река в снежные комья,
и шептали тогда уста клятвы, не помня
своих предыдущих имён.

Знаешь, я тогда был пленён, но от этого воля
текла из окна, как водой из стеклянного глаза, чтоб застыв, совместить берега
в одинокую сферу алмаза,

как символ твоей-моей неделимости в картонной обёртке
и на самой высокой полке в шкафу.

Разбуди, разбуди, я прошу
от контрафактной реальности из Поднебесной –

по пустым коридорам разграбленной бездны водит меня за руку сон,
и рисует фломастером алым круги под глазами моими, а на шее — пунктир,
заключив: «Добро пожаловать в мир», но добро не пожалует в мир,

ведь однажды и где-то в кофейной ночи
над моей головой в хороводах,
потянув к небесам световые лучи,
вдруг сгорели тела космолётов…

А драконы летают стаями,
над макушками зданий и горностаями,
приливами, отливами, войнами. Над границами с часовыми-покойными, мимо пространств, мимо, мимо

всё мимо. А пространства, как цепь домино: рушит пространство, что впереди пространства и так тысячи лет чередой.
За окном пахнет черёмухой – кто думает о домино и драконах, что летят мимо и над?

Кто вообще думает, что ад
попадает в тебя, а не ты в него?

Драконы летят над босоногой девочкой лет десяти,
над тюремною крышей из рыболовной сети и кострами такими алыми, как кровь в глазах непорочных детей –

всё происходит из хилых теней, обрастает костями, как арматурой, мышцами, кожей,
рубцами, коростами, морскими болезнями,
звёздными.

Драконы чувствуют пульс безжизненной мантии, привкус кремния, запах Атлантики,
и никогда не верят в дальние сны, потому что не спят,
ведь сон – тоже пространство, из которого есть дорога назад,

а драконы никогда не вернутся обратно.

Существует лишь завтра,
когда солнечный луч прервётся в хрусталике глаза, а лёд под ногами станет кипящей водой –
мир уходит в забвение,
и мысли уходят в забвение –

это значит, драконы летят

над тобой.

Так хочется остановить вращение всех механизмов,
сохранить твоё присутствие на видеоплёнке моей глазной радужки, и не забывать этот кислотный вкус последнего майского утра.

О нас молчит эпоха по ту сторону мира. Боже мой,
в моей голове твои радиочастоты, я слышу, как ты говоришь о детстве, политике, о глупых соседях и
о Боге.

Не говори мне о Боге. Страшно…

Знаешь почему ты всегда был вне материи, мой дорогой, несчастный мой человек? Потому что материя пронизывала своими порочными нитями твоё нутро,

потому что пленила тебя. Но теперь мой живущий храм — наш общий плен. Я не верю в исцеление временем,

теперь не верю. Но я верю в тебя,
как в первого, кто сделал шаг в бездну.

Птицы летят в окно, разбивают стеклянный щит нашего общего дома, и осколки, как бритвы режут наши свободные сны, в которых тропы ирисов ведут к маяку,
что клинком вонзился в туманную катаракту неба. И уже не лишиться зрения, но узреть темноту навеки,
и молчать,
молчать в ответ на сигналы с альтернативной формы насущного…

– Села игла на винил бритого темени –
инородные песни под крышей бритого темени. Плеть океана травили на берег, копья –  на печень.
Говорят, умереть легче. Сейчас умереть легче.

– Ещё один день.

– Область зрения
моего
чёрной шалью накройте, дайте мне устав вашего бога – я не знаю его имени. По каналам чугунного вымени
течёт молоко
в душевую кабину — хлор царапает спину
и плечи.
Я – плато водопада Глимур,..

…а точнее, хочу им стать – застыть в «емь» или «ять»

утра
до момента, когда высь не сможет моргнуть.

– Ещё один день.

– Не могу.
Послушайте, я не могу. Ну хотите, дам клятву, буду бежать вертикально
по маяку,
лишь бы не вспять,
где берег гранитный ждёт лунный восход.
И не вперёд,
где нет гранитного берега, есть только гранитная соль.

Но что вам слова, если клятвы – шорох слона,
тревожит его – мышь.

Ещё один день? А за ним? Ещё один день?

– Ещё один день.

Всего лишь.

Мир превращается в семя, что посеяно
на холодном поле Вселенной.
И взрастут на нём дивные клёны,
и вспорхнут над ним гордые птицы,
неразборчиво путаясь в звёзды…

Знаешь, всё как-то нелепо. Ты сидишь на крыше пустого вагона, смотришь на небо и думаешь: «Ведь мы здесь совсем не случайно,
за границами нашего света
кто-то слышит наши легенды
и смеётся, смеётся, смеётся…
А я здесь, такой одинокий, напеваю эхо окраин, по вечерам зажигаю тусклые лампы и касаюсь рукой шершавой стены, за которой такие, как мы
иначе воспринимают мир».

Для тебя он красив и печален…

Для тебя он красив и печален,
будто сшиты наряды его
из полотен далёкого детства,
где немеет твой маленький город,
и в домах выключен свет.
А ты смотришь на мудрые свечи,
и как будто горишь вместе с ними…

От чего так дрожат их огни?
им сейчас, наверное, страшно,
что они очень скоро погаснут
и оставят вокруг темноту…

На холодном поле Вселенной не взрастают дивные клёны, не порхают гордые птицы, лишь одни потухшие свечи…
так покорно о чём-то молчат.