Метка: 2014

Когда я однажды утром шёл выбрасывать мусор, то решил прихватить своё глупое мнение в мусорный бак. Для утилизации, для важного дела.

Не получилось.

Неудачная попытка – это час на пролом отковыривать жевательную резинку от левого ботинка, ходить налево, будучи заметной фигурой, придерживаться левых взглядов в кругу ультраправых, или ультраправых в кругу левых интернационалистов, или просто выкидывать своё глупое мнение в мусорный бак. Всё липнет: жевательная резинка к ботинку, дурная слава к публичной персоне, предательство идеалов к оппозиционеру, моё бесполезное мнение к моим мозгам.

Добавить нечего.

В каждом шкафу по одному трупу, на полках разные модели машин, в голове одна постоянная модель – жизни, привитая мне в возрасте шагания под стол, и модернизированная в возрасте шагания с воображаемых высот на каменное дно. Готов последнее отдать даром в хорошие руки.

Мне так больно под прессом самокопания, как прилипшему к жевательной резинке таракану под прессом левого ботинка. И копать больше нечем, лопаты боятся каменные дно, но всегда интересно, что там под ним.

Если каждому будет плохо и грустно, то мир станет ярче? В такие моменты каждая клетка твоего тела ощущает всю ничтожность своего существования, и самооценка падает в ноги, что не успеваешь её заметить из-за пока ещё задранного носа, втаптывая в песок. И все зеркала, что хранят твоё отражение – враги. За этим следует скромность и тишина, смирение и уступчивость, мир и покой.

Ведь разбитые – значит скромные.

Вечером мне станет лучше. Я подниму с земли свою самооценку, отряхну её, и снова начну красоваться своей моделью жизни, что дороже золота. А на утро, когда пойду выбрасывать мусор, не прихвачу своё нужное мнение в мусорный бак. Для его сохранения, для важного дела.

И все попытки будут удачны, словно удар по мячу правым ботинком в воображаемые ворота – всегда будет гол.
Достигнутые высоты станут ещё выше, каменное дно – ещё глубже.

Если каждому будет плохо и грустно, то мир потеряет смысл. Хотя, в такие моменты я сомневаюсь, имеет ли он смысл вообще.

Когда человек себя чувствует великим гением, особенным и неповторимым, не пытайтесь рушить его стереотипы о себе.

Жизнь настолько коротка, что даже такой самообман способен сделать его счастливее.
Только единицам удаётся получить признание миллионов, но и эти миллионы – тоже часть общей истории, которая в сравнение со Вселенной не достойна называться даже мгновением.

Человек должен умирать с чувством собственной важности, каким бы он не казался пустым со стороны, ведь в этом его природная основа – быть уникальным.

Сегодня на исповедь ко мне пришла порция моих новых страхов. Они говорили мне какие-то ужасные вещи, а я слушал их и не понимал, что они от меня хотят. Их призыв к коллаборации не давал мне шанса отказаться, хоть и был выгоден только им. Союз со своими страхами неизбежно ведёт к медленному самоуничтожению, но это очередной эксперимент над собой. И да, это может быть весело при всём печальном исходе событий.

Так давайте веселиться, пока не поздно!

Я закрываю снова глаза и сразу слышу шёпот стен, вижу себя со стороны, уходящего в сон. Двойное погружение. А там старый брошенный порт и его мёртвые корабли, скрежет металла и чьи-то шаги. Они ускоряются, как и моё некогда сосредоточенное сердцебиение. Небо замёрзло, оно прячет своё величие под одеялом из туч. Так предательски.

И темнота.

Во сне, я уверен, наша планета имеет свой выключатель. Кто же жмёт на него и тушит Солнце?

Я утерял теплоту, теперь в каждой клетке моего тела бесчинствует холод. Эти странные шаги давно затихли, как и моя вера в жизнь. Колыбельная тишины смыкает мои веки, и я снова сплю. Тройное погружение.

Это так эйфорически утопать во сне, словно только враги станут тянуть руку помощи.

Теперь слишком ярко, что приходиться щурить глаза, да так, что всё вокруг расплывается. Я стою, словно в другом измерении, где границы смыкаются в круг от земли до небес огромными зеркалами, а сверху их по цепи отражения пронзает бледно-жёлтое Солнце. И я чувствую телом, сколько весит душа, что когда-то давно затаилась у меня под рёбрами.
Наверное так предстают перед судом смерти. Самым честным судом всего существующего.

Но это лишь сон. А сон – это маленькая смерть.

И да, я готов разбивать доводы реалий настоящего, если моё подсознания намного шире открывает мне глаза на то, что происходит внутри меня и вокруг.

Постскриптум в конце.

Постскриптум вначале.

«Если у тебя связаны руки и ты сидишь один посреди бездушного пространства времени, очень больно смотреть, как горят твои картонные замки. Можно сильно щурить глаза, пытаться не взирать происходящее, но глаза подсознания видят намного больше».

Весёлые выстрелы в голову по будням, жалкая пародия смерти, как иллюзия отсутствия. Поверьте, в своих страхах мы не одиноки, но мы одиноки, потому что одержимы своими страхами. В муравейнике лишь тесно тем, кто не находит пространства внутри себя.
И вот ты бежишь куда-то от своих внутренних страхов, меняя города, в которых с каждым новым утром тесно. Там тебя снова не ждут. И только мечта – твой индивидуальный двигатель, подставляет лицо порывам ветра, тянет голые ноги ступать на горячие острые камни, и душу, словно хрупкий сосуд, наполнять холодящим страхом. Ради чего?

Ради свободы.

Всё когда-то кончается.
Но всегда расставайтесь, чтобы однажды встретиться и никогда не расставаться впредь…

Раньше, в детстве для меня отрывные календари были очень интересным предметом, за которым, дыша в затылок, стояла некая магия – магия времени. Всем известно, что со взрослением день иллюзорно укорачивается, и для меня это совершенно непостижимый парадокс. Для ребёнка всё происходящее вокруг является чем-то новым, неизученным, интересным. Для взрослого – чаще всего наоборот. Когда повседневный цикл напоминает рутину, по восприятию он должен протекать значительно дольше.

Надеюсь, некоторые поймут о чём я!

Отрывной календарь всегда напоминал мне чёрный сарказм над человеком – оторвать старый лист и выбросить его. Оторвать прожитый день и выбросить его. Выбросить его из жизни. Когда видишь стопку листов в этом календаре, трогаешь её, то чувствуешь всю безысходность своего существования, видишь свой финал. Ты чувствуешь себя частью бесконечной системы, где твоя бесконечность исключена, ты лишь заменяемая часть всего механизма.

Заменяемая.

И да, если каждый прожитый день – это огромный опыт, то кто ставит на нас эти опыты?

Здесь больше грусти, да, здесь больше грусти. Но кто знает, может быть грусть принадлежит счастью? Может грусть – это неотделимая часть счастья?

Когда пациенту этой жизни больно, он не станет задумываться, что бывает ещё больней.

Последнее время хочется написать что-нибудь о приземлённом, приближенном и доступном. Пользуюсь случаем, потому что не спится.

Давайте дружно представим эдакого диванного философа, смотрящего на мир доведённым до абсолютной остроты взглядом на все аспекты современного мира. В его огромном грязно-белом холодильнике стоит покрытая инеем бутылка красного вина, в его серых, заляпанных некогда этим вином, штанах лежит помятая сигара лучших сортов местных трав. Романтика заложника серых стен, чьё окно выходит на улицу торчащих стволов деревьев и вечно дырявого асфальта. В его окнах днём горит свет, а ночью – горит страх. Он лучше всех знает, что нужно остальным, и насколько ничтожно малы их бытийные ценности, при этом находясь в вечном поиске смысла собственного существования и существования заблудших братьев-людей. Его мечты очень просты – разжечь победоносный костёр в храме сознания всего человечества. Безусловно, он есть философ и есть гений. Быт не посрамит его духовности, грязь не посрамит его доброты.

Наш герой всегда был, есть и будет одиноким, потому что тёмные стороны простых смертных не выдержат его искренних лучей благих намерений. Вино – друг философа, сигара – подруга.

Вот и всё. Вот так вот.

Сегодняшнее утро и романтика выступят в роли любящих друг друга супругов, а это значит, что половину населения города встанет с той ноги. У материалиста своя романтика – слушать утренний визг проснувшихся дворовых выпивох, раскладывая их действия на особые процессы коры головного мозга. – Браво! Но философы совершенно другие.

И сварщики, и бухгалтера, и стропальщики, и юристы спешат на работу. Автобусы переполнены. В час пик счастливы те, кто сидит. Наш диванный философ чудом успел занять свободное место, как счастье пронзило его нутро тонко-розовой нитью. Он гордо отвернулся от однотонной массы, зевающих людей. Его гениальные мысли рождались спонтанно, и порою казалось, что душа его сшита швейной машинкой самого божества. И в этот раз он думал о чём-то добром, о чём-то недоступном другим озлобленным друг на друга прямоходящим.

На очередной остановке в автобус с огромным трудом поднялся инвалид на двух костылях. Этот, лишённый ноги, пожилой мужчина волнительным взглядом искал пассажиров, которые вопреки комфорту «мягкого места», решатся уступить ему место. Но реалии современного мира не всегда совершенны, и факт человеческого милосердия в том автобусе засвидетельствовать не удалось, увы. Наш герой стал пристально изучать его лицо: глубокие, глубокие морщины, словно шрамы от безжалостной атаки времени, небрежно зачёсанные набок волосы и потухшие глаза, словно питаются они от севшей аккумуляторной батарейки. Он с трудом выдерживал резкое торможение автобуса, крутые повороты и постоянные толчки разгневанных пассажиров. Философу стало жаль его. Просто жаль. И в который раз он стал думать об изъянах современного общества, о человеческом равнодушии и морально-нравственной эволюции, лишившей людей самого важного – сердца. Стоило ему задуматься о том, что люди никогда не станут рассуждать о тяготах жизни незнакомого им инвалида, как внутри него просыпалась, заполняющая нутро до краёв, гордость за свою благородную душу, умеющую сопереживать и сочувствовать. Только грустно, совсем немного грустно от того, что никто не оценит чудо сего милосердия.

Автобус продолжал ехать, жизнь продолжала иронизировать над нами.

Вот и всё. Вот так вот.

Прошу в смерти моей винить законченную жизнь.
И не более.

Здравствуйте, госпожа Больная Фантазия. Я клонирую зрительное восприятие окружающего в укромные места странного-странного сознания и медленно топлю его в отвратительном презрении к происходящему. Моя фундаментальная позиция сыплется, словно старая дряхлая бетонная стена, но ведь и она была прочной.

Что скажете? Ведь вы сами искажаете падающий в мою голову луч информации, а я только жертва ваших иллюзорных капканов. Я медленно схожу с ума от того, что вы делаете со мной – бешеным псом вгрызаетесь в мой маленький спокойный мир.

Я создавал горизонты на белых листах своего воображения, а вы дождём из чернильных клякс портили его. Справедливо ли? Армия моих внутренних образов грустно наблюдает за тем, как вы тянете одну из чаш весов вниз, разрушая баланс моей духовной Вселенной. Жалкое зрелище. И будет справедливей признать, что я всё-таки стал узником вашего гестапо.

Увы.