Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,
необъятности и страны,
безграничности и грани,
откровения и брани,
реки,
реки
прям под веки
просто льются, льются, льются.
Я молчу, чтоб не проснуться,
зная, как
*
в области стыка двух противоположностей,
вроде тяжести воздуха и эзотерической сложности
(что давление всей высоты от точки земной коры,
до подбородка
того,
кто смотрит вниз, в вечность световых лет
прям на нас)
живёт человек, что в анфас
соприкасается с движущейся голограммой жизни, ловит теменем град – белоснежную вишню с древа фабричной трубы,
клеит скотчем миры, из которых леденящей струёй вытекает тепло
в области дыр,
где становится хрупким, словно стекло, замёрзший Таймыр
в колыбели когда-то любви.
И поёт человек не без доли вины обо всём, что говорит за слёзы,
говорит за верность,
говорит за после, столь огромное после, и столь встречное после
всех дней,
всех наложенных дней друг на друга,
на друга,
и снова – на друга. Оттого только смерть идёт по касательной круга,
где в точке соприкосновения – жизнь,
и война,
что осколки посуды
на кухне, где не случилась однажды весна.
И летит человек над натянутым тросом пути,
где когда-то он шёл, соизмерив шаги с формой полёта – это ход по инерции после завода
своего механизма
в груди.
*
Так устроены мы: вся ирония тянется вниз от небесных столбов до глубин,
всё как блудная истина ходит по языкам,
выжигает сердца –
людей множество, но
человек всё-равно
один
от начала и до своего конца.
*
Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы,
безразличие и планы,
исцеления и раны,
линчевание, фанфары,
реки,
реки
прям под веки
просто льются, льются, льются.